Московское издательство Individuum выпустило русский перевод книги "Закрытые" (Red Closet) историка Рустама Александера о жизни гомосексуалов в Советском Союзе. Книга вышла в тот момент, когда такого рода исследования фактически запретил поспешно принятый закон о "ЛГБТ-пропаганде".
Рустам Александер рассказывает о временах, когда советские геи жили в невыносимых условиях. В 1934 году в СССР появилась статья УК, объявляющая преступлением добровольное половое сношение мужчины с мужчиной, она просуществовала почти 60 лет и была отменена в России только в 1993 году. В книге собраны истории российских гомосексуалов, которые стали жертвами гомофобии: либо попали за решетку по обвинению в мужеложестве, как знаменитый певец Вадим Козин, либо вынуждены были жить в незримой тюрьме, поскольку считали свои желания неестественными, скрывали их от близких и безуспешно пытались излечиться.
Рустам Александер родился в России, сейчас живет в Сиднее и материалы для книги он собирал в архивах РФ и Украины. Среди ее персонажей – написавший дерзкое письмо Сталину шотландский коммунист, эксцентричный лейтенант КГБ, психиатры и их пациенты, прогрессивные и консервативные юристы, но главным героем можно назвать ханжеское и погрязшее в предрассудках советское общество, не способное говорить о любой сексуальности, тем более "ненормативной".
Рустам Александер рассказал Радио Свобода о своем исследовании.
– Книги о ЛГБТ сейчас стали изымать из российских магазинов и библиотек, так что тема вашего академического исследования стала в России сверхактуальной и даже опасной. Когда вы начинали работать над книгой, вы чувствовали, что к этому идет?
– Идея написать книгу появилась в 2020 году, но начал я заниматься этой темой в 2013-м, как раз в тот самый месяц, когда в России впервые приняли закон против "гей-пропаганды". Если честно, до принятия этого закона я вообще не думал, что нам, геям, в России плохо живется. Но потом начал интересоваться: а что там было до нас? В 2013 году стал искать что-то на эту тему, ничего не нашел, и у меня возникла идея что-то сделать самому.
– Ваша книга адресована англоязычному читателю, который не очень хорошо знает советскую историю, поэтому вы многое объясняете адаптированно. Вы сразу стали писать по-английски, не предполагали сделать русскую версию?
– Весь период написания книги – это был процесс самооткрытия, самопонимания. В принципе это была не моя идея, у меня появился приятель из Австралии, с которым мы познакомились в московском кафе "Пропаганда". У нас завязался разговор о политике и об этом законе, и он сказал: "Почему бы тебе не написать диссертацию о гей-истории в России?" Я тогда спросил: "А кто это будет читать, кому это будет интересно?" Я сам тогда не понимал, что это тема, которая просто не раскрыта, поэтому и кажется маргинальной. Я – пример такого саморепрессивного человека… Нет, я не особо репрессировал свою личную жизнь, но никогда не думал, что это из-за того, что общество у нас такое, а не я такой. Написание этой книги помогло мне всё понять и концептуализировать. А на английском языке я начал писать, потому что уехал в Австралию. Я даже не думал, что это когда-то появится на русском.
– То есть это своего рода автопсихотерапия?
– Немножечко отовсюду: и терапия, и опыт написания чего-то на английском языке, и мой бэкграунд – я изучал международные отношения… Был интересен сам процесс, я понимал, что очень мало на эту тему написано, особенно на русском языке, поэтому адреналин подстегивал. Я постоянно находил новые источники, мне казалось: вау, как интересно писать о том, о чем раньше никто не писал.
– В 1920-е годы был период относительной свободы, когда отменили статью Уголовного кодекса. В 1934 году началось преследование гомосексуалов, вы об этом пишете. Сейчас история повторяется: возобновились репрессии после периода относительной свободы. Видите ли вы в этом какую-то закономерность?
На Западе одной из травм была эпидемия СПИДа, а у нас одна из серьезных травм – это травма ГУЛАГа
– Конечно, в какой-то степени ситуация действительно похожа на ту, которая была век назад. В 20-е годы отсутствовало законодательство, по которому можно было преследовать гомосексуалов, и сами гомосексуалы, как об этом пишет Ира Ролдугина, пытались говорить о себе, защищать свой образ жизни. В 1993 году (тогда мне было всего 5 лет) начался период, когда закона, запрещающего гомосексуальность, не было, и у России появился шанс сформировать серьезное гей-движение. С приходом к власти Путина это всё постепенно начало сворачиваться. Печально видеть, что мы опять наступаем на те же грабли. На то, чтобы это исправить, у нас уйдет много времени. Но тогда было тоталитарное общество, а в 2010-е годы была надежда, что Россия встанет на демократический путь, так что сложно говорить о таких исторических сравнениях. Главное сходство в том, что государство активно навязывает гомофобию сверху. Это самое печальное и трудное, и с этим придется в будущем работать.
– И еще одно сходство: общество по-прежнему погружено в предрассудки. Очень многие не понимают, что такое гомосексуальность и что она появляется не из-за того, что кто-то прочитал книжку Лимонова…
– Или съел мороженое "Радуга". Я согласен. У нас не образовалось сильных гей-групп и был упущен шанс создать пласт просветительской литературы. Прошло 20 лет с отмены закона о мужеложестве до принятия закона о гей-пропаганде, и за эти 20 лет можно было бы поменять снизу понимание этого явления. Но, к сожалению, ничего не произошло. Об этом писал Игорь Кон, а больше имен мне на ум не приходит. Темой этой преимущественно занимались западные академики, они писали для своей публики, которая была знакома с Фуко, с идеями феминизма и так далее. А в России за эти 20 лет не появилось серьезных исследований, которые могли бы противостоять ахинее, которую сейчас говорят по телевизору. Поэтому я и попытался написать; надеюсь, кому-то это будет интересно.
– Значительная часть вашей книги основана на материалах из архива Яна Голанда. Он до сих пор пытается "излечить" гомосексуальность. Как вы относитесь к его методам?
– Отношение у меня нейтрально-скептическое. Действительно, он мне помог, дал свои архивы, персонаж он неординарный, харизматичный, напоминает Чумака. Такой человек, которому нравятся камеры, нравится скандальность. Его метод лечения не имеет абсолютно никакого эффекта. Но если посмотреть на аверсивную терапию на Западе с ее бесчеловечными методами, то, чем занимался Голанд на протяжении десятилетий, – это детские игры. Он пытался заставить своих пациентов внушить самим себе, что им нравятся лица противоположного пола. Он никогда не настаивал: вам нужно стать гетеросексуалом. Наоборот, тех пациентов, которые, по его мнению, не смогли бы достичь желаемого результата, он отсеивал. То есть он никого не заставлял. И в какой-то степени, возможно, даже помогал своим пациентам, потому что перед тем, как к нему прийти, они даже не знали, что такое гомосексуальность. Многие считали, что это преступление, порок, они просто не понимали, что с этим делать. И он давал им шанс поговорить об этом.
– Но он-то считает, что его метод действенен, что он исцелил кого-то от гомосексуальности.
– Возможно, эффект был обратный: его пациенты, проходя через 6–7 месяцев этой терапии, понимали, что это полная чушь. Они просто ему говорили: Ян Генрихович, все у меня нормально, до свидания, а потом, возможно, понимали, что это не болезнь, а их неотъемлемая часть. Голанду почти 90 лет, он мало что может существенного сказать по поводу того, что он конкретно делал. Но остались дневники его пациентов, которые все анонимизированы, он к этому относился очень серьезно: понимал, что, занимаясь этим, сам может попасть в неприятности. Поэтому всем своим пациентам он давал клички.
– Мне понравилась история, которую вы нашли в архивах КГБ Украины, – об их бывшем офицере Алексее Петренко. Расскажите ее, пожалуйста,
Путешествовал по городам Украины, знакомился в парках и банях с мужчинами, заводил с ними связи, крутил любовь
– В 2015 году я нашел это дело, 6 томов. Алексей Петренко – лейтенант КГБ, 35 лет, у него была семья, жену он свою бил, был несчастлив в браке, с карьерой у него не особо шло хорошо, потому что он постоянно занимал деньги у своих товарищей, пропивал, куда-то исчезал, сбегал со службы на 5–10 дней, непонятно где проводил время, потом возвращался. Начальству это все надоело, и они решили его уволить. Он решил сбежать, не дождавшись официального увольнения. Путешествовал по городам Украины, знакомился в парках и банях с мужчинами, заводил с ними связи, крутил любовь. А через два месяца, когда он понял, что нужно каким-то образом из всего этого вылезать, решил создать видимость, что якобы он их совращал для того, чтобы сдать органам. Он решил сделать подставу, в результате которой попался и он, и его любовники. Для КГБ это был позор, они его всячески исследовали, чтобы сделать так, чтобы таких персонажей, как он, больше в рядах спецслужб не было. Но он отделался небольшим сроком, 5–6 лет дали. Возможно, это случай интернализированной гомофобии. По сути всё, что он делал – из-за того, что в советском обществе гомосексуалы угнетались. Если бы не было этого закона, то его судьба, как и судьба всех героев моей книги, сложилась бы иначе. То, что он делал, – это результат государственной гомофобии.
– Эта гомофобия исключительно государственная или является частью народного сознания, продиктованной тюремными понятиями?
– Когда кто-то говорит, что славянские народы более предрасположены к гомофобии – это, я думаю, неправда, потому что в 50–60-е годы и в Америке гомофобия была серьезной проблемой. А вот огромное влияние лагерной культуры с ее презрением к гомосексуальным мужчинам и всей этой иерархией ("петухи" и так далее), конечно, усугубляет ситуацию. Это такая травма для российского ЛГБТ-сообщества. На Западе одной из травм была эпидемия СПИДа, а у нас одна из серьезных травм – это травма ГУЛАГа. С этой травмой надо работать, рефлексировать, каким-то образом дискредитировать тюремную культуру, показывать, что она – это результат сталинских репрессий. Мне большую надежду дает поколение молодых людей, им чужда эта тюремная среда. Конечно, со временем она уйдет на дальний план. Но это кошмар, который сейчас на самом деле очень реален в России. Любой, особенно в настоящих условиях, может оказаться в тюрьме. Это кардинальным образом меняет вопрос борьбы за права человека в России. Gay liberation в США происходило в демократическом государстве, а в России задача намного сложнее. У России вообще огромный букет проблем. Несправедливость в том, что в России столько огромных событий, что проблема геев всегда где-то в конце очереди. И если геи не будут брать ситуацию в свои руки, то им всегда будут говорить: нам не до вас. Но никогда нельзя отодвигать какие-то группы населения, говоря о том, что они не важны. Если бороться за демократию, то для всех, а свобода сегодня нам, а завтра вам – так, к сожалению, не получится.
– Мне понравилась часть вашего исследования, посвященная попыткам передовых людей в хрущевские и в брежневские времена смягчить законодательство или даже добиться отмены 121-й статьи. Почему это не получилось? Не такой праздный вопрос, ведь в Чехословакии, Венгрии, Болгарии и ГДР гомосексуальность была декриминализована в 60-е годы.
Первая попытка избавиться от этого законодательства была в 1959 году
– Не забывайте, что и в России статья была отменена в 20-е годы, только потом опять все вернулось на круги своя. В СССР первые попытки отменить сталинское законодательство были предприняты в 1959 году, когда Хрущев приказал принять новые версии Уголовного кодекса. В РСФСР состоялось собрание уважаемых юристов, среди которых было два человека, которые предложили убрать первую часть закона о мужеложестве, которая заключалась в запрете на сексуальные отношения между двумя взрослыми мужчинами. На этом собрании один из ученых, Борис Никифоров, говорит, что закон не имеет никакого смысла. Его коллега тут же поддакивает: да, непонятно, что с ним делать, надо убрать. Председатель комиссии говорит: давайте-ка проголосуем. Тут же возникает другой юрист, который спрашивает: а какие на это основания? Висит молчание, никто ничего не говорит. Председатель комиссии снова спрашивает: будем мы обсуждать или не будем? Кто против, кто за? Получается, что за всего два человека, остальные против. Таким образом они этот закон и оставляют. Шанс отменить этот закон – в принципе это могло произойти одним росчерком этих людей – был упущен. Но, как выяснилось позже, Никифоров за несколько месяцев до собрания уже смягчил закон о мужеложестве c другой подкомиссией. Но его поправки все были исправлены, и закон остался таким же, каким он был при Сталине, с минимальными изменениями. Решение было принято кем-то в Кремле, кому-то наверху очень сильно не нравилась идея либерализации таких отношений. Это была первая попытка избавиться от этого законодательства в 1959 году. Потом, после хрущевской оттепели в академических советских кругах начали появляться более-менее просвещенные люди, которые начали критиковать закон, говорить, что преследовать таких людей нет смысла, потому что сейчас с построением нового жилья очень сложно следить за личными отношениями, и в принципе эти отношения никому не мешают. В 60–70-е годы ученые вели эту дискуссию. Один из них в 1978 году написал письмо в Министерство внутренних дел с просьбой отменить этот закон. Естественно, никто на это письмо не ответил. Дискуссии были, но практического эффекта они, к сожалению, не имели. Был один юрист, который, наоборот, пытался всех убедить в том, что нужно срочно ввести уголовное наказание для женщин-лесбиянок. Интересно, что его предложение отвергли, потому что считалось, что в СССР таких отношений между женщинами не было. Происходило много всего, но мало кто об этом знал. Когда я нашел все эти дискуссии, я сам удивился.
– Было еще знаменитое тюремное письмо Геннадия Трифонова, и, я думаю, в архивах КГБ таится много интересного.
– Я даже не удивлюсь, если найдется какая-то история, которая предложит другой взгляд на то, что описано в моей книге. Или какие-то сенсационные подробности будут. Я использовал источники из открытых архивов, а в закрытых архивах КГБ и ФСБ, естественно, все самое интересное.
– Безусловно, были гомосексуалы и в советском руководстве. Мы точно знаем про Чичерина; не знаю, можно ли верить информации про Николая Ежова...
Если нет истории, как люди будут понимать, что они являются объектом угнетения?
– Это действительно так. И певцы, и эстрадники. У людей, приближенных к власти, жизнь была более легка. В брежневский период, если человек имел какие-то связи в партии, у него, конечно, был определенный блат, какие-то послабления. Я в одной из глав пишу про "Маму Владу", которая говорит о том, что очень много деятелей культуры, силовиков среди гомосексуальных людей. Что-то похожее происходит и сейчас: о многих политиках известно, что они геи, в том числе среди самых таких консервативных, гомофобных политиков.
– И в Америке были истории, когда консервативные политики попадались с мужчинами-проститутками.
– Да, и я не понимаю, что движет этими людьми, это комментировать нужно психиатру.
– Рустам, вы хотите продолжать это исследование и писать дальше о том, что было в 90-е годы?
– Да, у российского общества квир-истории нет. Если нет истории, как люди будут понимать, что они являются объектом угнетения? Человек должен понимать, что то, что происходит с ним сейчас, не какое-то уникальное явление – это было до этого, и это будет продолжаться, если человек не будет самообразовываться. Но в России не будет никакого гей-движения, если проблема с демократическими правами всех людей не станет лучше. Сейчас я работаю над новой книгой, не знаю, получится ли ее опубликовать на английском. Конечно, я понимаю, что это больше нужно русскоязычным людям.
– Можете представить Россию, в которой легализованы однополые браки, существуют прайды и больше нет гомофобии?
– Предстоит огромная работа. Задача номер один – объяснить людям, что если ты не будешь заниматься политикой, то политика займется тобой. И это первый шаг к тому, чтобы что-то в России менялось. Я не хочу приуменьшать проблему геев, но за этот год у России накопилось огромное количество проблем, которые придется расхлебывать десятилетиями. Пока представить прайды и однополые браки я не могу. Не факт, что это не поменяется через 5–10 лет, все эти исторические изменения могут происходить достаточно быстро. Дай бог, пусть скорее это произойдет.
